Дубна

Военное детство

Общество — 29 Января 2015, 17:21

Кто знает, может быть, в оккупации переносить войну в некотором смысле еще хуже, чем на фронте? Если на передовой человек вынужден действовать, тем самым немного облегчая тревогу, то в оккупации его ждет бездействие: постоянная напряженность, тотальная уязвимость при полной невозможности что-­либо поделать со своим положением – только ждать и надеяться на освобождение…

Надежда Семеновна Коныгина, глава Совета ветеранов институтской части Дубны, во время Великой Отечественной войны больше трех с половиной лет находилась на территории, оккупированной немцами.

На размышления о тяжести оккупации меня наводит ее голос, дрожащий от воспоминаний. «Не могу смотреть военные фильмы, даже комедии», ­ признается она. ­ «А зори здесь тихие» в особенности: душат слезы».

Надежде Семеновне было семь лет, когда началась война. Девочке пришлось рано повзрослеть: отец ушел на фронт, мама работала. В семье жили еще тетя-­инвалид и сестренка на год младше, так что Надежда с малых лет выполняла любую домашнюю работу – и вязала, и шила, и готовила еду.

«Моя мама выросла в детском доме, ­ вспоминает  Надежда Семеновна. ­ У нее была сестра Надя, которая тоже росла в детдоме. Когда Наде исполнилось 20 лет, в 36­м году ее вывезли в Грузию, чтобы она научилась набивать папиросы. Когда 20 человек из детского дома возвращались обратно, этот поезд был взорван, и три вагона опрокинулись. Из 20 человек остались трое. У тети не стало обеих ног, у ее товарки, тети Доры, ­ обеих рук, еще у одной не было одной руки и одной ноги. Моя тетя очень хорошо шила. Тетя Дора хорошо писала ногами, хорошо готовила. До тех пор, пока тете Наде не сделали протезы, они жили вместе. Мой отец Козлов Семен Михайлович 23 июля 1941 года был призван на фронт. У меня есть книга, которую прислала моя учительница. Там значится, что он погиб 31 декабря: в землянку в окопе попал снаряд, и ему оторвало руку. Она писала, что это было на Смоленщине. Но мой сын нашел в Интернете другую информацию: «Козлов Семен Михайлович, родился 2 февраля 1910 года, Краснодар... Был найден и похоронен в Берлине». И там написано, что его жена – Козлова Наталья Никитична (это мама моя), и его отпечатки пальцев. Я все время считала, что, раз он погиб в землянке, значит, похоронен где­то на Смоленщине. Оказывается, без руки он продолжал воевать в пехоте, их, наверное, перегоняли, может быть, он лежал где­то в госпитале. И написано, что он похоронен в братской могиле на кладбище в Германии».

В родной поселок Надежды Семеновны ­ Биофабрика­12 (ныне Прогресс) Новокубанского района Краснодарского края война докатилась в августе 1941 года, когда на Кубань нагрянули немцы.

Надежда Семеновна вспоминает: «Они забирали у населения всё что было. Мы уже не могли учиться в школе: там немцы сделали госпиталь. Прошел год, и они прочно обосновались: и пехота, и связисты, и БТР­ы, и танки.

У нас была учительница, которая хорошо знала немецкий язык. Она не могла уйти с Красной армией, потому что у нее был маленький ребенок. Женщина работала у немцев при штабе и иногда сообщала сведения нашим разведчикам. В двух километрах от поселка находилась железнодорожная база. Допустим, идут поезда, а мы знаем, что они с продовольствием. Партизаны взрывали их и забирали продукты питания. Когда немцы узнали, что она является разведчицей, они на площади у памятника Ленину поставили столб и приковали штыком к столбу ее девятимесячного ребенка, рядом постоянно находились немцы с двумя собаками, чтобы нельзя было снять ребенка.

После смерти сына женщина продолжала мстить, сотрудничая с партизанами. Немцы натравили на нее собак, хотели повесить, но потом расстреляли.

Перед Новым годом немцы разбрасывали длинные конфеты наподобие карандаша, которые обвивали золотистой бумагой. Ребятишки падки на конфеты. Помню, Толя Шульц взял такую «конфету», и она взорвалась. Так погибло много детей.

Были немцы и хорошие, конечно. Один немец нам давал продукты: масло сливочное, хлеб из столовой. Мне было семь лет, а сестренке шесть. Скажет: «Идите сюда, коммен». Мы говорим: к маме хотим. Он иногда приводил нас посмотреть на нее. Она слезами обливается, но выпустить ее из подвала он не мог.

Когда у нас стояли немцы, учительница водила нас в поле собирать колоски, мерзлую картошку, помидоры, щерицу, лебеду, крапиву и готовили оладьи. Мокрицу, даже чертополох собирали. Из этого и суп варили, и лепешки делали. Когда была кукуруза, мы на рушке делали суп и пекли оладьи, а из зерна попроще варили кашу. Если был картофель, очистки не выбрасывали: отваривали их или делали котлеты, добавляли туда всякую траву.

Когда мы ходили за травой, полицай все время верхом на лошади объезжал угодья и все докладывал немцам. Он так стегал кнутом, что у меня до сих пор на спине шрам. Хотя у этого полицая у самого было семеро детей. Чтобы спасти детей, он и перешел на сторону немцев. А когда пришла Красная армия, он повесился.

Не было ни овощей, ни сахара. Иногда маме удавалось купить конфеты­подушечки: килограмм за 90 копеек. Мы с сестрой их разделим так, чтобы каждый день было по одной подушечке. Денег было мало, так что иногда хлеба не на что было купить. Принесем 400 граммов на всех: мне, сестре, маме и тете. Постоянно ходили голодные.  Во время оккупации мы жили очень­очень тяжело, да и первые послевоенные 46­й и 47­й годы были очень тяжелыми. Но зато мама уже жила с нами.

Потом заимели козу ­ появилось молоко, потом развели кур ­ появились яйца. А ближе к 50­му году и совсем встали на ноги».

В оккупации у нас были дни карантина: в семь часов пришел в гости, а в семь ноль пять уже не можешь пойти домой, потому что наступал комендантский час и тебя обязательно убьют. Мы очень боялись: в те годы почти каждый день кого­то расстреливали.

Несколько раз за войну бомбили школу и электростанцию. Несколько раз на электростанцию падали бомбы, которые не взрывались. Очень сильные бомбежки были. Мы жили в 1­2­этажных каменных домах, все окна которых были заклеены крест накрест лентой, чтобы не выбило стекла. Жили при свечах. Воды не было, ходили собирать снег, на талой воде готовили пищу.

В феврале 44­го года пришла Красная армия, и мы начали ходить свободно, уже не боялись ни собак, ни винтовок. Когда немцев прогнали, снова пошли в школу. Я помню свою первую учительницу Александру Ивановну Каляеву. Она объединила 1 – 4 классы – нас было около 15 человек – и преподавала сначала в своей квартире. Потом открылась школа, были скомплектованы классы, появились учителя. Бумаги не было, но появились газеты, и мы писали в них через строчку карандашами, поскольку не было ни чернильниц, ни перьевых ручек.

До войны в поселке жили около пяти тысяч человек. Там сейчас открыт большой мемориал, лежат плиты с фамилиями участников войны. Около 600 человек из нашего поселка погибли».

После войны Надежда Семеновна переехала в Дубну вслед за мужем, который работал на ДМЗ, и занимала немало ответственных постов ­ была заведующей сектором учета городского комитета ВЛКСМ, начальником городского управления государственного страхования, начальником отдела кадров  и начальником расчетного отдела НИИ «Атолл». Затем, уже на пенсии, 13 лет проработала бухгалтером в жилищно­коммунальном управлении, после чего Надежду Семеновну избрали председателем Совета ветеранов институтской части Дубны. Такую потрясающую работоспособность сама председатель объясняет просто: «Моя работа связана с людьми, а работа с людьми мне дает заряд жизни!»

У Надежды Семеновны двое сыновей, внуки и правнуки. Она не производит впечатление человека, который душой «остался на войне»: трудности только воспитали характер, но не смогли лишить природного оптимизма.

Мария Ларионова

Фото Юрия ТАРАКАНОВА

Версия для печати