Вдовьи деревни

Мы, дети войны, так никогда и не узнали отцовской ласки, не произносили слова «папа». Мне исполнилось всего полтора года, когда отец ушёл на фронт в июле 1941 года.
Деревня Коришево (Константинов-ского, а ныне Сергиево-Посадского района) в то время имела 11 дворов и состояла из фамилий Шибаевых, Корольковых, Гусевых, Попониных — всего 15 взрослых и 12 детей в возрасте от двух до десяти лет. Наш небольшой колхоз назывался «Красный воин». После начала войны в деревне не осталось ни одного мужчины, и весь тяжёлый колхозный труд лёг на плечи наших матерей, которым тогда было всего по 30-40 лет.
До войны в Коришеве было много добротных хозяйственных построек: крепкие амбары, склады, овощехранилища, овины, коровник, телятник. В полях сеяли рожь, пшеницу, горох, сажали картофель. Общая беда объединила людей в одну семью. В те времена я почти не видела свою мать: она уходила на работу очень рано, когда было ещё темно, и возвращалась тоже затемно. Не было ни выходных, ни праздников, а мы, дети, были предоставлены сами себе.
Всё зерно сдавали для фронта. Я помню, как от голода дохли коровы и женщины волокли их трупы до ямы. Другие коровы от голода не могли стоять, и их подвязывали ремнями и верёвками к стойкам хлева — ведь все знали, что если скотина ляжет, то уже не встанет. Землю пахали на лошадях, сеяли вручную из лукошка. Рожь, пшеницу жали серпами, горох рвали руками, и всё увозили на подводах на гумно. Не пропадало ни одного колоска — нас, маленьких, заставляли их собирать.
Моя сестра работала наравне со взрослыми, а ей в то время было всего 12 лет.
Зимой заготавливали дрова в лесу, рубили деревья, распиливали, грузили в сани. Я помню, как однажды мать взяла меня с собой (совсем некуда было пристроить) и я сидела, закутанная, и ждала, пока бабы погрузят брёвна в сани.
Иногда, приезжая из леса, мама подавала мне на печку сбережённый кусочек хлеба и говорила: «Это тебе от зайца». И это было самое вкусное лакомство, которое я помню.
Весной, когда оттаивала земля, мы, дети, ходили собирать вытаявшую картошку. Потом её добавляли в муку и пекли хлеб и оладушки. Хлеб был синеватый и тяжёлый, зерна в нём мало. Его мололи на жерновах: крутишь большой деревянный круг с ручкой, а мука сыплется из канавки на холстину. Очень трудная работа, которую делали обычно старшие дети или сама мама ночью.
Сострадание всегда было присуще нашему народу. Война не ожесточила сердца, и когда в деревне появились нищие — а их было очень много, — жители помогали им, чем могли. Приходили люди с Украины, из Талдома, Вербилок, Загорска. Меняли вещи на зерно, картофель, свёклу. Нередко оставались у нас на ночлег. Мама всех жалела и привечала. Помню женщину с тремя детьми, одному из которых было
около года. Их мама за деревней варила им кашу из отрубей, а мы стояли рядом и смотрели: самим было года по три. С Украины приносили на обмен подсолнечный жмых — лакомство тогда было необычное! Конфет мы совсем не знали, для нас конфетой была сушёная сахарная свёкла.
Из всего детства я помню только один праздник — осенью после урожая, вероятно, в 1945 году, наши мамы собрались у тёти Дуни Шибаевой, накрыли столы, пели песни и плакали, многие уже получили похоронки. Мама всегда ждала отца и говорила: «Пусть хоть без ног, без рук, но вернулся бы живой».
В нашей семье погибли все мужчины. По отцовской линии — двое дядей и мой отец, который пропал где-то под Смоленском в 1941 году. У матери погибли двое братьев. В деревню с фронта вернулся лишь один Иван Попонин: у него было шестеро детей и Бог, видно, сохранил ему жизнь.
Наши матери так и остались вечными вдовами и не вышли снова замуж. В 1948 году мама перевезла нас в деревню Акишево близ Вербилок Талдомского района. Здесь тоже было всего 13 домов и один вернувшийся с войны мужчина. «Вдовьи деревни» были разбросаны по всей России, чтобы восстанавливать жизнь.
Римма Кузьминична Петрова (Королькова)

Погода