Клинский

Вспоминая Шаламова

Недавно в читальном зале Центральной районной библиотеки за круглым столом на разговор «Вспоминая Варлама Шаламова» собрались ассистент кафедры истории средних веков исторического факультета МГУ, доцент кафедры мировой политики и международных отношений РГГУ кандидат исторических наук Сергей Агишев, жительницы поселка Туркмен пенсионерки Нина Маркина и Лидия Старкова, постоянные посетители библиотеки и учащиеся клинских школ.

В Клинском районе стало уже доброй традицией в начале года проводить различные мероприятия, посвященные писателю Вар-ламу Шаламову, который в 1954-1956 гг. жил и работал в поселке Туркмен недалеко от Клина. Организаторы и участники таких встреч рассказывают о том, что сделали за год. Например, Сергей Агишев рассказал, что 30 октября прошлого года в День памяти жертв политических репрессий на доме № 8 в Чистом переулке открыта долгожданная мемориальная доска Варла-му Шаламову. Она признала заслуги писателя перед страной. А во время этого события было отмечено, что мемориальная доска уникальна тем, что первая в Москве и, возможно, в стране содержит в выгравированном на ней тексте запретное для мемориальных досок слово «арест».

Также Сергей Агишев рассказал, что за прошлый год состоялось немало научных конференций и лекций в родной для Шаламовых Вологде, Москве, Бостоне и Праге, прошли выставка в Берлине и другие мероприятия, посвященные Варламу Шаламову.

Обычный снабженец

Как бывало и на прежних подобных встречах-конференциях, живой интерес вызвали воспоминания о писателе людей, знавших его и пересекавшихся с ним в жизни. На этот раз своими впечатлениями о знакомстве с Шаламовым поделилась Лидия Старкова, которая в 1950-е годы работала технологом в производственном отделе торфотреста, а он трудился в отделе снабжения Решетниковского торфопредприятия.

- Я жила в поселке Чистый Мох, где у предприятия были свои торфоразработки. Но зимой на них работы не велись, и я к восьми часам утра ездила на работу в контору предприятия в Туркмен. Наш производственный отдел и отдел снабжения были рядом. Хотя рабочий день начинался в восемь часов утра, Шаламов приходил еще раньше - без двадцати минут восемь. Я проходила по коридору, а он стоял у отдела снабжения и ждал документы, чтобы с ними ехать в Калинин за телогрейками, спецовками, деталями для машин. Мы здоровались с ним - и все. Была зима, он был в зимнем пальто и в шапке, а то, что обувал на ноги, я и не замечала. Тогда мы не знали, кто такой Шаламов. И не думали, что он у нас будет знаменитым писателем. Запомнилось его лицо. Хмурое, изможденное. А сам он был высокий ростом и всегда неразговорчивый. По-моему, Шаламов общался только с нашим директором Логвиновым, который его и оформлял на работу. Логвинов очень рано умер. Может быть, Шаламов ему что-то и рассказывал о себе, своей прежней жизни. Мы с ним особых разговоров не вели. Общался он и с начальником отдела снабжения, а также с кладовщицей Дроздовой, которая принимала у него товар. С женщинами он не общался, хотя фотографии женщин, с которыми он поддерживал контакт в Туркмене (среди них - и жена Логвинова), есть и здесь, в библиотеке, и в краеведческом музее.

Соседом он был тихим и скромным

Уроженка поселка Туркмен Нина Маркина, работавшая в 1950-е годы на торфопредприятии уборщицей, как раз из тех женщин, с которыми Варлам Тихонович общался в Туркмене больше, потому что ее семья делила с писателем коммунальную трехкомнатную квартиру. С нее она и начала свои воспоминании.

- У нас квартира была из трех комнат. В первой жила Надя Овчинникова, во второй - мы с мамой. Отец погиб на фронте. А Шаламов жил в третьей комнате. У нас комната была 10 квадратных метров, и у него - 10 квадратных метров. В комнате у него стояли печка, казенная кровать, большой стол и тумбочка. Я, с его разрешения, убиралась у него в комнате. Он только предупредил, чтобы я ничего не перекладывала: «Это начало моих рассказов». И на тумбочке, и на столе - всюду у него лежали какие-то бумаги. Я смотрела на них, но не читала и не трогала. Пол вымою, пыль соберу три раза в неделю, и все. Кровать сам всегда застилал. Спал он очень мало, наверное, часа по два - два с половиной. Потому что он часто ходил в библиотеку. Шаламов тогда познакомился с заведующей нашей библиотекой Валентиной Георгиевной Агеевой. Она доверяла ему ключи от библиотеки, уходила в девять, в десять, а он до одиннадцати и позже бывал там. А ключи заносил к нам, потому что моя мама, Елена Андреевна Лебедева, была там уборщицей. Ша-ламов бывал в библиотеке каждый день, и Агеева уже привыкла к нему. Он даже заставил ее учиться, потому что она к тому времени не окончила никакого соответствующего учебного заведения. И она пошла и закончила учебу на курсах. Дома у Шаламова была керосиновая лампочка: он привез ее оттуда, где сидел. Я такой фигурной лампочки нигде больше не видела. Он ею очень дорожил, говорил, что когда уезжал оттуда, ее ему подарила какая-то женщина. И вот он эту лампочку после двенадцати часов ночи зажигал. До двенадцати еще электрический свет горел. Полвосьмого утра он уже уходил на работу.

Шаламов нам о себе не рассказывал. Даже мама моя ни о чем не спрашивала его. Только два раза мы как-то посидели. Он сказал, что ему очень понравился наш народ туркменский, все с ним были в очень хороших отношениях. У нас козы были, и мама угостила его как-то молоком. А он покупал молоко у одной женщины, у которой была корова. Мама ему сказала: «Что ты берешь у нее молоко? Козы есть. Нам хватает». Он частенько опаздывал из поездок в столовую, где обычно питался. Мама отваривала картошку и говорила ему, чтобы он брал. Первое время он стеснялся. Первые три месяца вообще мало разговаривал, а потом стал привыкать. «Тетя Лена! А ты свари картошечки в мундире», - просил маму. Очистит и ест с молоком. В еде был неприхотливый. Брал у нас творог. Но все равно стеснялся. Брал только тогда, когда опаздывал, и столовая была закрыта. Мама кормила его картошкой да щами. Стирала ему одежду. Стал больше с нами разговаривать только спустя полтора года. Например, с дядей Лешей Овчинниковым. Но немного - минут двадцать. А с нами общался мало, очень мало. Ему и некогда было с нами разговаривать. Он был целыми днями на работе, а вечером - в библиотеке. В воскресенье никуда не выходил из квартиры. Все писал, писал, писал... И в будни, когда приходил из библиотеки, тоже. Он говорил: «Мне надо успеть. Сколько я потерял! Очень много мной упущено». В Туркмене он писал очень много. Только дома. Если выйдет по дороге за поселок (а там красиво было), посмотрит, а потом обратно писать. И по поселку ходил мало. Два раза он ездил встречаться с женой в Москву. В Турмене о том, что он писатель, никто не знал. Из того, что он писал, нам ничего не читал. И ни с кем об этом не делился. Читал свое только в Москве, каким-то людям. Лишь под конец, когда он уже уезжал, мы узнали, что он писатель. После отъезда из Туркмена Шаламов больше сюда не возвращался. Через 20 лет после отъезда я узнала, что он был в Клину и встречался с какой-то своей знакомой.

Однако Лидия Старкова полагает, что и в Туркмене у Варлама Шаламова были товарищи, близкие ему по взглядам и духу, и с ними он мог делиться своими впечатлениями и мнением.

- В 1949 г. министерство назначило на работу в Туркмен    инженера    Кураева, -    рассказывает    Старкова.

-   Он тоже был репрессированный. С ним общался Шаламов. В Туркмене, и вообще на Решетниковском торфопредприятии, было много репрессированных, потому что здесь был «101-й километр». Отношение к репрессированным в Туркмене было очень хорошим, и даже многие девушки выходили за них замуж. А после реабилитации их мужей уезжали с ними в Москву.

Если читать его произведения, написанные в то время, воспоминания о жизни в Туркмене, то видно, что рассказы свидетельниц бытия писателя очень точно передают его настроение в те годы и созвучны ему.

(Окончание следует)

Алексей Евланов, фото автора